A Sinistra | А Синистра | Левый Путь - Виктор Олегович Пелевин

Я сохранял серьезное и несколько обиженное выражение лица, что заставляло членов Совета смеяться еще громче.

– Все консильери, – сказал наконец Капо, – думавшие, что Эскал злоумышляет против Венеции, посрамлены полностью и навсегда. Наконец-то среди нас появилось по-настоящему чистое создание. Я предлагаю Совету Десяти наградить его серебряными крылышками…

Опять хохот. Чем дольше они смеются, думал я, тем больше у меня шансов выбраться отсюда живым. Но расслабляться рано.

– Про свои тайные опыты ты тоже рассказал на исповеди? – спросил Капо.

– Нет, – ответил я. – Об этом я умолчал.

– Хоть тут хватило ума. Как дела в лаборатории?

Лаборатории? Ну да, у Эскала она наверняка была. Просто я пока ее не нашел…

– Все по-прежнему, – сказал я. – Никаких изменений.

– Еще не вырастил Великого Исполнителя Желаний?

Над столом прошел смешок.

– Еще нет, – ответил я.

– И не слишком на это рассчитывай, – сказал Капо. – Твоя задача – обеспечить республику золотом. Ты можешь продолжать свои опыты, но так, чтобы они не создавали нам проблем. Золото должно поступать в казну беспрерывно. Ты это понимаешь?

– Да, Капо, – сказал я.

– Твои личные изыскания могут представлять для тебя известную опасность, – продолжал Капо. – Поэтому мы соткали для тебя защитную сорочку, способную защитить от безумия духов. Вырастив Исполнителя, обязательно надень ее перед тем, как обратиться к нему. Иначе можешь пострадать.

– Благодарю, – сказал я.

– Не благодари. Ты нужен Венеции живым и в добром здравии. Сорочка будет храниться у Луиджи. Спросишь его, когда придет время.

– Я так и сделаю.

– И вообще береги себя. От тебя многое зависит в делах республики. А республика превыше всего.

– Республика превыше всего, – повторили собравшиеся нестройным хором.

– Хочешь сообщить Совету что-нибудь еще, Эскал?

– Да, – сказал я. – Чернокнижник Марко больше не нужен.

– Почему?

– Золото смогу получать я сам. Я полностью изучил его искусство и сумею провести трансмутацию от начала до конца.

– Это хорошие новости, – сказал Капо. – Очень хорошие. Проверь свое мастерство. Если все получится, избавься от Марко, пока он не сбежал. Перед этим срисуй его, конечно. Только не признавайся во всем исповеднику…

– Я так и сделаю, – повторил я.

– Теперь иди. У Совета много дел.

Поднявшись, я поклонился и повернулся к выходу. Значит, слуги еще не донесли в Венецию, что я убил и срисовал Марко…

– Стой, – сказал Капо.

Я повернулся.

– Ты утаил от Совета Десяти самое главное, Эскал.

Вот сейчас все и случится, подумал я.

– Что именно?

– Тебе отпустили грехи?

Сидящие за столом взорвались – даже не захохотали, а как-то по-печному завыли… Я ждал, что консильери Бенто встанет меня проводить, но его тоже скрутило в припадке веселья. Он только махнул на прощание рукой.

Я вышел на лестницу, спускающуюся к тайной пристани. Лишь на ее ступенях я понял, до чего напряжены мои ноги – я шел словно на ходулях.

Испуг – естественное состояние человека перед лицом Совета Десяти. Хорошо, что удалось их развеселить… Пусть теперь жрут друг друга, как пауки в банке.

Глядя на черную воду канала, я вспомнил слова Капо.

Он спросил про Великого Исполнителя. Не тот ли это Executor, дорогу к которому должен был открыть мой гримуар? Алхимия полна ложных совпадений, особенно в области иносказаний и символов. Могло ли быть, что мы с Эскалом искали одно и то же? Герцог ничего об этом не рассказывал, хотя мы говорили о многих тайнах. А сейчас спрашивать уже поздно.

Чем бы ни занимался Эскал, Совет Десяти не относился к его опытам слишком серьезно. Им нужно было только золото. Настоящие государственные умы.

Гондола Луиджи появилась только через четверть часа – я вдруг заметил, что она уже стоит у причала. За это время из комнаты заседаний так никто и не вышел. Но в зале были и другие двери.

***

То, что я узнал в Совете Десяти, не помещалось в голове. Поэтому, вернувшись из Венеции, я надолго ушел в запой и сопутствующие пороки.

Мое непотребство, однако, было отмерено весьма тщательно. Пьянство в подобных случаях бывает полезно, потому что на время бесчинств рассудок освобождается от обычных забот. Его винтики и шестеренки крутятся беспрепятственно, и часто это дает лучший результат, чем сознательное умственное усилие.

Лоренцо жив? Допустим. Гримуар у него? Их что, два одновременно? У меня копия? Но так ведь не может быть.

Или может?

Для общения с кодексом нужно в него верить. Как я буду переворачивать страницу гримуара, не зная, что за книга передо мной на самом деле?

Был еще один вопрос.

Чем занимался в тайной лаборатории Эскал? Где эта лаборатория? Может быть, я и гримуар были необходимы ему для того, чтобы завершить опыты?

Раздумья терзали.

К счастью, вскоре меня настиг новый припадок падучей. Я говорю «к счастью», потому что я снова вознесся в Чистилище из того ада, где жил.

Это случилось вскоре после возвращения из Венеции, вечером, когда я пил с двумя куртизанками, слушая их песни под лютню. Видимо, я был недостаточно пьян, чтобы увернуться от божьей длани.

Поняв заранее, что приближается припадок, я выгнал девок за дверь. Как только их обиженный визг стих, я стиснул зубами обгрызенную деревяшку – и упал спиной на мягкое.

Вернувшись в Чистилище, я оказался в той же камере, где изучал потусторонний манускрипт.

В этот раз сон был длинным. Повторялось прежнее: нас выводили на мороз крутить педали, потом мы ели холодную кашу и ложились спать. Так продолжалось несколько дней. В последнюю ночь седобородый мужчина передал мне вторую половину таинственной рукописи.

Я устроился под плошкой на стене и продолжил чтение.

АФФИДАВИТ АКУРКОВА

Откровенный рассказ крутильщика своему духовному брату о мистерии земного шара и тайне свободной воли.

часть вторая

Деньков сдержал обещание. Через день нанятая им фирма собрала у меня дома такую же инсталляцию-велотренажер, как в его гостиной.

Я установил его в кабинете, чтобы не отвечать на докучливые вопросы домашних. Им я сказал, что хочу сбросить вес без таблеток, а на вопрос об иконах отшутился. Иконы на пюпитрах были настоящими и весьма старыми. Они глядели на меня с настороженным недоверием, и я его понимал.

Я стал крутить по часу в день, вслушиваясь в телесные ощущения. Конечно, я быстро начал замечать на их фоне все те движения ума, о которых говорил Деньков.

Помогло то, что он разъяснил их на языке,